Обычно этот вопрос раздается, когда я в кругу друзей под звуки чужих гитарных па начинаю имитировать перебирание струн на невидимом грифе. Мне все равно на каком – Гибсон, Фендер, Кремона, Тейлор, Ямаха, Ибанес или Орфей. Я на любом не умею.
Обидно, конечно. Но неча, как говорится пенять, коли руки из… А тянутся ведь к прекрасному. Особенно, когда звезды сверкают: Блэкмор, Сатриани, Мур, Клэптон, Хендрикс, Сантана, Мэй, Пол, Пейдж, Янг…А нет моей фамилии в этом списке и вряд ли уже успеет появиться. Но под хороший блюз еще могу схватить швабру или веник и такое выдать перебором, что чисто из уважения к моей экспрессивной попытке та же швабра могла бы и застонать для приличия.
Вот потому люди и интересуются.

Интересно, а если бы я, глядя на птиц, махал руками, спросят – умею ли я летать?
А ведь было в отрочестве крепкое желание научиться и уметь. И было это так.
В середине 70-х прошлого века в нашем провинциальном городке, патриотично дышащем химией и пятилетками за четыре года, на одной жилой площадке четырехэтажного кирпичного дома, построенного и при поддержке наших родителей, жили да были два черкасских пацана – Игорь и Александр. В школу ходили, как все, за пятерками, а приносили, что повезет.
В футбол рубились до изнеможения, на великах рассекали по району, в «пекаря» возле мусорки турнирили, в цурки-палки упражнялись, на лавочке у подъезда тусовались до глубокой темноты, книжки читали про пиратов, разведчиков и даже про Печорина, который был лишним человеком. Глаза светились миром, трудом, маем, июнем, июлем, августом, свободой, равенством и прочей комсомольско-пионерской бижутерией. Не без того, чтоб похулиганить, но на свежем воздухе. Не было тогда интернета ни у детворы, ни у взрослых. Ничто не отвлекало население от задач, поставленных партией.

И вот с первым пушком под носом появилось у мальчиков желание на гитарах бренчать.
А что? Вон, в соседнем дворе пацыки в беседке так классно про дом восходящего солнца пели… И мы хотим!
Желание – сила. Сказали родителям. Они, недолго думая, согласились с нашими позывами. А вдруг из этих детей что-то путное выйдет? А то все какие-то приключения на грани криминала.
Надо сказать, что в нашем районе была музыкальная школа. Или как там она назвалась? Но в подвале. Может, где-то и еще была школа в городе и может даже и не в подвале, но тут все-таки под домом и три минуты ходу.
И пошли мы на собеседование. Я, Александр и отцы. Встретил нас щеголевато одетый мужчина родительского возраста. В берете и тонком шарфе, выглядывающем из-под воротника рубашки. Очень уж он был похож на французского члена Сопротивления времен Второй мировой. Я их, конечно, в жизни не видел, но по моему твердому убеждению выглядеть они должны были именно так. Звали его, если мне не изменяет память, Эдуард. Ну, а как его еще должно было звать? Он же учитель музыки! Отчества не помню, да это и не важно.
И вот он, внимательно выслушав пожелания наших родителей, начал свою минорно-мажорную речь. Минорность спича заключалась в том, что два юноши с неокрепшими пальцами не смогут в обозримом будущем извлечь из самого нежного инструмента нужных звуков. Даже если один будет держать гитару двумя руками, а второй тоже двумя теребить струны. И даже если будут меняться. Потому что пальцы слабые! Сла-бы-е, говорил Эдуард, и я представлял себе, что он засланный в Сопротивление предатель. И специально хочет меня отговорить. А я теперь обязан научиться играть назло всем врагам! Но он не унимался и говорил, что просто играть на гитаре – это чуть ли не моветон. Потому что обязательно надо еще и петь. Громко. И правильно дышать при этом, а это уже целая наука. А мы не готовы к таким тяжелейшим испытаниям.

Помню, что попытался дерзко возразить, сказав, что однажды, нырнув в ванной, задерживал дыхание на две минуты и восемь секунд. И мой папа это видел с секундомером в руке и может подтвердить. На что Эдуард цинично пошутил про то, что в ванной мне петь вряд ли придется. И он говорил и говорил. Много и уверенно. При этом нагло жестикулируя тонкими длинными пальцами учителя музыки, и с каждым его словом мы с Сашей начинали понимать, что гитара – это вообще для нас запретный плод и не видать нам томных вечеров с затаившими дыхание прыщавыми и сисястыми девицами на лавочках.
Я тогда не знал, что мое желание называлось «испанский воротник», но ведь я был воспитанным мальчиком из хорошей семьи и, конечно, сдержался. А Эдуард понял, что почва удобрена и перешел к мажорной части.
О, чудо! Оказывается, есть решение! Духовой инструмент! И легкие ваших мальчиков окрепнут, и пальцы будут не тяжелые. На выбор – труба или кларнет? У него как раз есть пара мест в духовом классе. Тот еще пройдоха.
Стоимость обучения 12 рублей в месяц. Срок обучения 5 лет. А вот через 5 лет можно и к гитаре прикоснуться. А там уже легко учиться, после духовых. Да и будете уметь уже на двух инструментах играть, а не на одной гитаре. И петь будете легко, красиво и сильным голосом. Хоть в ванной, хоть в туалете, хоть на сцене.

Трубу я видел. Издалека. Эмоций она не вызывала. Громко. Не мое. А вот кларнет… Что-то неведомое, новое. Это как саксофон, только форма другая, – сказал Эдуард. При слове «саксофон» мой отец тоже заинтересовался. Саксофон он видел. Душевное звучание, тембр человеческого голоса… А можно сразу на саксофон? Нет, саксофона нет, есть кларнет и труба. Вспоминаю сразу: «Арфы нет – возьмите бубен». Короче, я был сломлен. Тот еще маркетинг.
Отцы вопросительно посмотрели на нас. Мы вздохнули и, глядя в пол, обреченно кивнули. 12 умножить на 12 и умножить на 5. Отцы посчитали и тоже кивнули. А гитару потом посчитаем, через пять лет, – Эдуард радостно потер свои ладони, пальцы которых стали еще длиннее и вроде бы когтистее.
Кларнет чисто случайно у него был запасной и вручен мне с условием круглосуточного и бережного прижимания инструмента к груди. Черный, эбонитовый. Он даже пах подвалом той самой музыкальной школы. Трости бамбуковые приходилось, конечно, покупать. Из настоящего бамбука, который, как я подозревал, выращивался в специальных местах какой-то экзотической страны вроде Кубы.
Начались мои хождения по мукам. На самом деле обучение давалось легко. Надо отдать должное Эдуарду, – учил он терпеливо. Да и пальцы мои были не такие уж слабые. Сольфеджио не испугало, и успехи несомненно были. На радость родителям и, конечно, Эдуарду. Платили ему помесячно. Родителям тоже нравились мои домашние занятия. Особенно, когда я, растянув губы в специальной улыбке, издавал то писклявые, то томные, то странные звуки, очень похожие на известные семь нот плюс-минус бемоли и диезы. Но прогресс, несомненно, был.

Не буду перечислять изученные мной, терпеливыми родителями и многострадальными соседями произведения музыкальной классики, типа «Во поле береза стояла» . Первый год обучения прошел быстро. Первый и последний.
В конце учебного года была назначена дата отчетного концерта. Там же, в подвале, в небольшом помещении с полусотней стульев. Там, где все и произошло.
Наступил день концерта. Конец мая или начало июня. В средней школе на тот момент я закончил 7-й класс. Высокий, худой, угловатый и прыщеватый подросток. Белая рубашка, темные брючки, слабоосвещенный подвал и я. Волнение – мое второе имя. Стою с дрожащими коленками. Лицом к залу. С горящими щеками и ушами.
И никто на меня не смотрит.
Потому что рядом со мной стоит пианино, за которым, на высоком круглом стуле, не касаясь ножками в сандаликах пола, сидит спиной к залу девочка с белыми пушистыми бантами. Спиной к залу! И все смотрят на банты этой девочки. Она тоже первоклассница в музыкальной школе, как и я. Но она еще первоклассница и в средней школе.
В половину моего роста. В половину моего веса. Нет, пианино, конечно, тяжелей кларнета! Но не настолько, чтобы не обращать на меня никакого внимания. Зрителей было человек 30. Чувство, что все они – родственники девочки, не покидало меня до самого конца.
И мы сыграли бедное и несчастное «Соловушко», в котором моя партия была сольной, а ее – нечто типа современной минусовки. Я играл и смотрел в их лица. А они смотрели только на нее. На ее банты. На ее сандалики. Мне не нужна была эта чертова слава, не нужны аплодисменты их липких и потных ладоней! Мне было нужно хоть немного внимания! Я смотрел в их лица и не мог им простить… Сказать, что мне было обидно? Нет. Это не обида. Это было унижение. Боль. Так я тогда это воспринимал. Я еще играл последние аккорды, но решение уже было принято.

Лицо мое было каменной стеной до самого дома. Все три минуты пути. Монолит. Скала. Придя домой, я положил на стол футляр с кларнетом, разжал ладонь с окрепшими пальцами, и тихим, но уже сильным и твердым голосом сказал: «Больше я туда не пойду».
Инструмент отец относил Эдуарду без меня. Саша тоже перестал заниматься. Хочется думать, что из солидарности.
Прошло больше сорока лет. Но я иногда думаю, как бы сложились мои отношения с гитарой, если бы тогда, в нашу первую встречу с тем самым Эдуардом, у него был аншлаг в духовом классе и вакансия в класс гитары…
Сейчас ночь и Гилмор в моих наушниках плавно уносит меня в черную дыру космоса, сияя безумным бриллиантом на волнах юношеских воспоминаний.
Не появился ни гитарист, ни кларнетист. Только выражение холодной стальной рельсы в глазах и неосуществленная мечта…
Не спрашивайте меня – играю ли я на гитаре.
Вам бы там побывать….